Говорят, вы верующий человек и даже приняли православие...
Сентябрь 6th 2010 -
Пишешь, говоришь или думаешь: «Валентин Гафт» — и в конце непременно (даже в мыслях) восклицательный знак! Народный артист России, король эпиграмм и автор философских стихов, лирик и трагик, Казанова и схимник, он любим публикой во всех своих ипостасях, хотя в то же время нежностью со стороны коллег не избалован. Еще бы: на киношно-театральную богему его фамилия (резкая и отрывистая, словно щелчок хлыста) действовала всегда, как лампочка — на собаку Павлова, только у одних персонажей, пострадавших от гафтовского остроумия, при этом выделялась желчь, а у других появлялась растроганная улыбка.
Сам Валентин Иосифович далеко, естественно, не однолюб, а вдобавок, по словам окружающих, достаточно неуживчив и резок. Партнеры по сцене не разговаривали с ним, бывало, годами, в театральных кругах язвили, что он «съедает режиссеров, как ребенок конфеты», а писатель-сатирик Григорий Горин даже установил как-то, что «Гафт — это не фамилия, а диагноз». Тем удивительнее, что в нынешнем году актер отмечает 40-летие своей работы в легендарном, почти уже забронзовевшем «Современнике». Загадочное постоянство? Как сказать... Когда в годы застоя из-за анонимок его и Квашу не пустили на гастроли по Скандинавии, ехать отказалась вся труппа — и это несмотря на то, что билеты на спектакли в Стокгольме и Осло были проданы и продюсер нес колоссальные убытки... Гафт этого не забыл.
Сегодня он, прославленный артист («массово узнаваемый, примелькавшийся» — поправляет Валентин Иосифович), готов ради «Современника» на жертвы и подвиги, и примеров тому сколько угодно. Где еще найдете вы смельчака, способного вынести из театра на руках (несмотря на застарелые проблемы с позвоночником!) дебелую зрительницу, которая пришла к Лие Ахеджаковой на служебный вход и потребовала вернуть за непонравившийся спектакль деньги? Знаете ли актера, который постеснялся бы получать отнюдь не лишнюю в семейном бюджете зарплату, поскольку три года болел и не приносил коллективу пользы? Многие ли, подобно Гафту, отвергнут съемки в рекламе, потому что теоретически это может нанести ущерб делу?
Когда-то Анатолий Эфрос подарил ему книжку с надписью: «Самому интересному типу из всех типов, которых я знаю». Сам Гафт считает себя волком-одиночкой, человеком из прошлого, и хотя весьма критически относится к другим, еще беспощаднее — к себе. Не поэтому ли список блистательных ролей, от которых актер отказался, боясь не потянуть, едва ли не внушительнее перечня им сыгранных? За более чем полвека, проведенных в профессии, он не заматерел, не оброс толстой, непробиваемой кожей и, в общем-то, остался застенчивым, постоянно сомневающимся в себе, каким и пришел в 1953 году поступать в Школу-студию МХАТа. Разве что золотую фиксу заменил белым зубом и придумал себе маску, с которой жить ему, самоеду и правдорубу, не так больно...
Григорий Горин однажды заметил, что «Гафт — это не фамилия, а диагноз». Правда, с годами ядовитый эпиграмщик, бреттер и самоед стал заметно мягче и добрее
В его квартире на Старом Арбате постоянно закрыты окна: он не выносит пестрой ярмарки с толпами зевак, матрешками, ушанками и неумелыми музыкантами, которая оккупировала некогда тихую улочку... Чужой на этом празднике, Валентин Иосифович держит на замке и свою душу: гостей принимать не любит, интервью практически не дает, личную жизнь не обсуждает, а исповедуется только святому отцу из Николо-Берлюковской пустыни, куда вот уже шесть лет регулярно наведывается (настолько регулярно, что одно время даже пошел слух, будто актер собирается уйти в монастырь).
...Что интересно, теперь жертвы гафтовских эпиграмм гордятся посвященными им строками больше, чем любой из театральных или кинопремий — это ведь не секрет, что Валентин Иосифович удостаивал своего внимания только людей талантливых, и нынешним кумирам о таких знаках отличия остается только мечтать. Правда, в последнее время Гафт стал менее язвительным и саркастичным, и даже более того — пострадавшим от его несдержанности неоднократно приносил извинения.
Теперь из-под его пера выходят не едкие, но меткие эпиграммы в четыре строки, а пространные дифирамбы: эти сочинения к датам почему-то напоминают мне гламурные «валентинки», украшенные сердечками и пропитанные комплиментами. Видимо, разменяв восьмой десяток, артист спохватился: кроме фамилии, у него есть и имя, которое тоже обязывает.
«ВИДЯ ЖИЗНЬ НА УКРАИНСКОМ ХУТОРЕ, Я ГОВОРИЛ: «ОБЯЗАТЕЛЬНО ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ РАССКАЖУ»
— У вас, Валентин Иосифович, обширный багаж театральных и киноролей, эпиграмм, но мне почему-то вспоминаются замечательные ваши стихи, посвященные нежному возрасту: «Ну вернись ко мне, вернись...
— ...детства розовый кусочек. Мама шепчет мне: «Пись-пись!» — и я писаю в горшочек»...
— По-моему, потрясающе. Детские воспоминания связаны, знаю, у вас с Украиной, с бабушкой, которая жила...
— ...в Прилуках Черниговской области. Все лето я проводил у нее и у наших близких друзей на хуторе Руда, в селе Варва. Журавли, белые хаты с соломенными крышами, глиняный пол с расстеленными дорожками, а еще иконы и полотенца — как их у вас называют?
— Рушники...
— Да (теплеют глаза), да. Печки, лавки, вкуснейший борщ с чесноком — это все 45-46-й годы, когда оставшиеся в живых солдаты возвращались из Германии после войны. Перед глазами до сих пор встречи, объятия, слезы и чемоданы, откуда извлекались трофеи.
В селах это было жуткое время: налогом облагали каждое деревце — вишенку, яблоньку, переписывали, у кого один поросенок, а у кого два. Колхозники жили без паспортов, получали на трудодень полкопейки, и, видя все это, я говорил: «Обязательно товарищу Сталину расскажу».
— Рассказали?
— (Вздыхает). Это была очень нелегкая жизнь, хотя мы приезжали в Украину, как на курорт: подышать свежим воздухом, молочными продуктами подкормиться...
— С тех пор что-то по-украински вы помните?
— Конечно же, помню. (Хитро прищуривается). Шо вона лiзе — я з нею свиней пас, чи шо?
— 21 июня 1941 года ваша семья собиралась в Прилуки, но спасла, по сути, нелепая, как тогда казалось, случайность...
— (Удивленно). Так вы все обо мне знаете! Действительно, мы должны были выехать в субботу, 21-го, с пересадкой в Бахмаче. Наша домработница Галя отстояла за билетами целую ночь, но квиточки ей подсунули липовые. Пришлось снова идти в кассу, отъезд передвинулся на день, а 22-го по радио выступил товарищ Молотов и объявил, что началась война. Если бы не какая-то аферистка (я впервые тогда это слово услышал), мы попали бы под бомбежку и вряд ли бы кто-то уцелел.
— В жизни у вас было много подобных случайностей?
— Такая вот роковая — единственная: остальные на фоне ее забываются, меркнут... В данном же случае понимаешь: это какая-то сила беду отвела.
— Домработница ваша тоже была из Украины?
— Да, и она сыграла в моей судьбе огромную роль. Галя, как бабушка, меня опекала, хотя была молодой женщиной — добрая, теплая, ласковая... Потом, когда уже жил самостоятельно, стал артистом, мечтал с нею все повидаться, однако... Это, безусловно, свинство с моей стороны, что так и не собрался, но что поделаешь — я в долгу перед многими.
До сих пор меня тянет в Прилуки, хочу посмотреть на хутор Руда. Разве забыть эти замечательные женские лица, да и не только лица? В этой палитре все: теплые южные ночи, утопающие в зелени сады, кони, яблоки, кукуруза, коровы, которых загоняли домой и каждая знала свою калитку. Люблю Украину, к тому же у меня родом отсюда и мать, и отец.
— По-моему, наблюдать за тем, что вы только что так красочно описали, и есть счастье — не так ли?
— Вы знаете, актерам свойственно подсознательно откладывать, сортировать впечатления, и, например, при слове «война» (а мне часто приходилось этот период жизни и вообще военных играть) всплывает картинка, как меня, одного, впихивают в поезд на третью полку, где кладут вещи, и я несколько суток до Прилук добираюсь. Состав еле полз, то и дело останавливался — то на полустанках, а то в чистом поле. Я видел людей, которые ехали прямо на крыше, калек, просивших им что-то подать... Были еще остановки, где пассажиры бежали за кипятком, и другие — когда давали обеды. Постоянные опоздания, толчки от сорванного стоп-крана...
— Жизнь, да?
— Это надо было видеть и чувствовать — по рассказам атмосферу не ощутить. Мне повезло...
«МНЕ НЫНЕШНИЕ ГРИМАСЫ, УЖИМКИ УРОДСТВОМ КАЖУТСЯ»
— В Москве ваша семья обитала на улице Матросская Тишина: напротив — психиатрическая больница, справа — тюрьма, слева — рынок...
— Мир (улыбается) в миниатюре.
— Интересно было в таком месте жить и наблюдать столько разнообразнейших персонажей?
— Это просто целое государство было. Я и сейчас иногда туда езжу, когда надо эмоций добрать, смотрю — все вокруг маленькое такое, куцее... Тогда казалось, через дорогу перейдешь — уже другая страна, а в центр Москвы, на улицу Горького (нынешнюю Тверскую) я отправлялся, как сейчас в Соединенные Штаты...
В киноленте Юрия Кары «Воры в законе» Гафт очень достоверно сыграл главаря мафии, и некоторые «авторитеты» стали воспринимать Валентина Иосифовича как своего.
Это уже период осознанный, послевоенный... Помню, аккурат в День Победы мы с теткой на Красную площадь отправились — над нею висел огромный воздушный шар с изображением Иосифа Виссарионовича, и никакой давки, счастливые москвичи... Если кто-то терял галошу, ее вешали тут же на палку, друг друга никто не толкал, царили всеобщее понимание и тактичность. Ни хамства не было, ни хулиганства, мы спокойно в метро ехали... Соотечественники были другие!
Раньше я очень любил ходить на стадион, а сейчас перестал. Просто не понимаю, что на трибунах творится: какое-то бешенство, какой-то нескончаемый спектакль, который для болельщиков, кажется, куда важнее игры. Размахивают без конца руками, что-то жгут, дым столбом...
— ...да и футбол стал другим...
— Абсолютно! Надо бы успокоиться — не стоит перенимать самое худшее из того, что у других есть народов. Вы посмотрите старую кинохронику: какие люди сидят на лавочках, какие у них лица! Что делать? (Грустно). Жизнь меняется, а с ней...
— ...и лица, да?
— Ну, конечно. Не скажу, что одни хуже, другие лучше — они соответствуют своему времени, но мне нынешние гримасы, ужимки уродством кажутся — глаза бы мои их не видели. Простите, но я этого не выношу.
— Послевоенную столицу вы в светлых красках описываете, а ведь она была хмурой, неприветливой, даже жестокой. В городе, как известно, правили бал уголовники, расплодились во множестве банды, державшие москвичей в страхе...
— У нас в Сокольниках все эти «Черные кошки» как раз и орудовали. Тогда в каждом дворе имелись свои хулиганы, было очень много посаженных, выпущенных, отсидевших... Эта братва, вся в синих наколках, совсем не походила на нынешних бандюков — они просто были свободнее остальных, сильнее физически и, словно псы, защищали свою территорию.
— Колоритные были фигуры?
— Должен заметить, весьма.
— С понятиями?
— Кое-кто. Многими, между прочим, уже гордятся — окончили институты, стали образованными и ныне занимают высокое положение...
— Слышал, что в юности вы часто дрались и вам даже зубы не раз выбивали.
— Да, это правда, но надо было самоутверждаться. Мы, особенно после картины «Первая перчатка», были заражены боксом, и я, естественно, тоже.
— Как же, простите, без некоторых зубов вы собирались стать актером?
— Об этом я думал. Хотя никого в свои сомнения не посвящал, ну а в артисты хотел выбиться, потому что дело-то больно нехитрое. Чего там? Выйти, сказать: «Кушать подано» — все, казалось бы, еще и деньги за это платить будут. Мне даже в голову не приходило, что надо что-то на сцене изображать...
— В картине «Воры в законе» вы блестяще сыграли главаря мафии — такое знание материала оттуда или вам рассказывали, каким ваш персонаж должен быть?
— Черт его знает, откуда, но, вообще-то, все-таки не только из жизни. Такой сплав из общего познания всего, из каких-то примеров, да и роль, собственно, была небольшая...
— ...но яркая...
— Совершенно случайно в Ялте — там же, где проходили съемки, — я познакомился с одним вором в законе. Мы несколько дней провели на пляже, и, несмотря на то что сценарий написал грандиозный Фазиль Искандер, в фильм вошли многие фразы этого вора. Интересный был человек... Это его, кстати, слова: «Утром я богат, а вечером бедный», «Все повязаны друг с другом»...
«ПОЛУЧИВ ПОЩЕЧИНУ, БЕРИЯ УЛЫБНУЛСЯ. ФЕДОРОВУ ПРОВОДИЛИ К МАШИНЕ, ДАЛИ БУКЕТ ЦВЕТОВ И УВЕЗЛИ В ТЮРЬМУ, ГДЕ ОНА ПРОВЕЛА ПОЧТИ 10 ЛЕТ»
— После выхода этой ленты на экраны вы с настоящими ворами в законе беседовали? Они вашу трактовку одобрили?
— Ко мне просто подъехал как-то один из них. «Вы меня можете сдать, — говорит, — я в розыске...» — и на мою реакцию смотрит. «Извините, — отвечаю, — такими вещами не занимаюсь», а он между тем продолжает: «Моим друзьям очень хотелось бы, чтобы вы пришли к нам на сходку». От приглашения я наотрез отказался: «Нет, что вы — это была только роль, понимаете? Я артист и ничего в вашем деле не смыслю».
Еще одна встреча была в Минске — мне сообщили, что со мной хочет познакомиться вор в законе. Ну куда денешься? На съемочную площадку пришел человечек — маленький-маленький, симпатичный, глазки востренькие, и вокруг то ли свита, то ли охрана — такие гиганты. «Как поживаете? Вам ничего не нужно?». Подарил пару бутылок водки, всего хорошего пожелал и сказал на прощание: «Если что, обращайтесь». Вот так, но я не думаю, что это моя заслуга. Сейчас вообще со счета собьешься — столько картин о ворах вышло, а наша тогда, в 88-м году, была первой...
— Евгений Александрович Евтушенко снял в свое время очень хороший, на мой взгляд, фильм «Похороны Сталина», а вы, знаю, видели, как все это не в кино происходило, а наяву, в реальной жизни...
— Была страшная давка — мы с Володей Кругловым (моим закадычным приятелем) так до Дома Союзов и не дошли. Спрятались в каком-то подъезде, даже там ночевали, а одного мальчика из нашего класса задавили насмерть. На прощание со Сталиным мы не поспели: оказались на Красной площади, когда его уже хоронили, зато стояли совсем близко к Мавзолею. Выступал Берия — я до сих пор помню низко, по самые брови, надвинутую шляпу, кашне и воротник, поднятый так, что видны были только рот и пенсне. Мне почему-то тогда показалось: вот абсолютный образ шпиона...
— По-моему, это не только вам показалось...
— Да (улыбается), это точно, а спустя годы мне приходилось играть Берию...
— ...в «Пирах Валтасара»...
— ...и в картине «Затерянный в Сибири». Мне, кстати, очень помог образ, увиденный на трибуне: «Кто не слеп, тот видит... Дело Ленина-Сталина... Усилить бдительность» — и все это под аплодисменты!
«Погодите, не поднимайте руки, вы их потом всю жизнь не отмоете!». «Гараж», 1979 год. Георгий Бурков, Глеб Стриженов, Лия Ахеджакова, Ия Саввина. Валентин Гафт сыграл в этом культовом советском фильме председателя правления гаражного кооператива Сидорина
— А вам не страшно было играть Берию — вы же наверняка, в этот образ вживаясь, примеряли на себя его поступки, внутренний мир, даже мысли?
— Знаете, перед тем как сниматься в «Пирах Валтасара», я просмотрел множество фотографий Лаврентия Павловича. Внешне я совершенно на него не похож — это совсем другой человек, но надо было ухватить суть. Есть выступление его, когда, подстраиваясь под Кобу, он говорит: «Это трудная работа... Это...». Они, между прочим, близки: и Иосиф Виссарионович, и Берия, — и играть их приблизительно в одной тональности надо. Сегодня, кстати, многие пытаются быть такими, потому что в этом есть что-то солидное, значительное, угрожающее. Подобные люди излучают страшный покой.
— Берия был актером?
— Думаю, актерство в них всех присутствовало... Сейчас про Берию говорят очень много — и хорошего, и плохого, но я знаю историю мамы Вики Федоровой — знаменитой (впоследствии, уже при Брежневе, убитой у себя дома) актрисы Зои Федоровой: она мне лично рассказывала, как Берия вызвал ее к себе.
Лаврентий Павлович, который любил женщин особенно (во всяком случае, ему это приписывают), вышел в одном халате, наброшенном на голое тело. Зоя Алексеевна влепила ему пощечину, Берия улыбнулся, ее проводили через калитку к машине, дали букет цветов и увезли в тюрьму, где Федорова провела почти 10 лет.
— О той пощечине она пожалела?
— Думаю, нет — не тот характер...
— Что интересно, в двух кварталах отсюда, на улице Борисоглебской, жил сын Берии Серго...
— На редкость, говорят, симпатичный, умный, интересный и талантливый человек...
— ...подтверждаю! Я взял у него интервью за неделю, как оказалось, до смерти, и он с нежностью говорил об отце, считал Лаврентия Палыча почти святым
«Мы не пашем, не сеем, не строим, мы гордимся общественным строем.
Мы бумажные важные люди, мы и были, и есть, мы и будем...».
(В «Забытой мелодии для флейты» )
— Я был знаком с женщиной, которая от Берии родила, — она его очень любила и тоже уверяла меня, что он святой. Потом дочка Лаврентия Павловича вышла замуж за сына первого секретаря Московского горкома партии Гришина.
— Да вы что!?
— Представляете? У них пошли дети, внуки, и все смешалось: потомки Гришина, Берии...
— Боже, как мир тесен!.. Скажите, а ваше отношение к Сталину, поначалу такое восторженное, с годами как-то менялось?
— Когда он умер, вокруг разлилось всеобщее горе. Кстати, недавно Эдику Радзинскому, у которого вышла книга «Сталин. Жизнь и смерть» — он любит вести о вожде четырех-пятичасовые частные беседы, — я написал посвящение: «Разговор товарища Сталина с Эдиком Радзинским». Если хотите, кусочек прочитаю.
— Послушаю с удовольствием...
— Это конец речи Сталина:
Путь у страны был тверд, но горек.
Был лысым вождь, потом усатый.
Вы, Эдик, как большой историк
Призвали нас к суду, к расплате.
Как реставратор, гений, медик,
Найдя в архивах живой след,
Вы всех клонировали, Эдик, —
Царю от нас большой привет.
Теперь для новых поколений
Вы как артист играть в нас стали:
То вы как царь, а то как Ленин,
Но больше все-таки вы Сталин.
Спасибо вам, что, нас не бросив,
Вы трудитесь, не зная лени;
Как только скажете: «Иосиф», —
У самого дрожат колени.
Вам нравится в моей быть власти,
Идя на сцену, как на плаху:
У вас глаза горят от счастья
И бешеный восторг от страха.
Вы, Эдвард, слепы, вы во мгле,
Вы осмелели рановато,
И неминуема расплата,
Поскольку я всегда в Кремле.
Прошу, поскольку все мы живы,
Вас больше не пускать в архивы.
— Очень пророческие, между прочим, стихи...
— Свой опус, довольно длинный, я прочитал Радзинскому, и он вдруг признался: «Больше всего на свете боюсь товарища Сталина». Потрясенный, я тут же добавил эту концовку...
— У Маяковского был «Разговор с товарищем Лениным»...
— ...а сейчас актуален с товарищем Сталиным.
«ТАНЮ САМОЙЛОВУ ЗАСТАВИЛИ КРИЧАТЬ: «ПОЖАР!», А ОНА НЕ МОГЛА — ВЫСКОЧИЛА НА ЛЕСТНИЦУ И БИЛАСЬ В ИСТЕРИКЕ»
— Я где-то читал, что в детстве вы обожали участвовать в школьной самодеятельности, но почему-то играли женские роли...
— Что вы хотите — у нас не было девочек, мы учились с ними отдельно. Я между тем страстно мечтал попасть в драмкружок, сидел там в стороночке, и когда необходима была девушка, мне эту роль давали. Выглядел я неплохо — черноглазый, кудрявый, и роли как на подбор были, вот только волосы от парика лезли в рот, что очень мешало. Мы, я замечу, Мольера ставили, «Предложение» чеховское... «Воловьи Лужки наши, а не ваши!». — «Нет-с, мои!»...
— Когда в 1953 году вы поступили в Школу-студию МХАТа, кто из известных впоследствии актеров с вами там занимался?
— Самый яркий — Олег Павлович Табаков: это чудо какое-то! Впрочем, ему и учиться не надо было...
— «Чеканна поступь, речь тверда...
— ...У Лелика, у Табакова.
Горит, горит его звезда
На пиджаке у Михалкова».
Лелик — это исключение, гениальный артист...
— Вы считаете?
— Да, безусловно, во всяком случае, он разный — в ранний период и в средний это был просто великий актер, да и сейчас тоже. Олег и педагог потрясающий: ученики у него один лучше другого — Миронов, Машков, Безруков, да масса... Думаю, он один из лучших преподавателей старой школы, и не случайно, когда Табаков приезжает в Америку или куда-то еще, его там считают чуть ли не главным последователем Станиславского — такое у них впечатление.
— Учились вы, если не ошибаюсь, на курсе у Топоркова...
— Да, у Василия Осиповича.
Из интервью российскому телеканалу «Культура».
«Топорков и другие педагоги разговаривали с нами, конечно, о разном, но прежде всего — о театре. Спектакли, режиссура, личности Станиславского, Немировича, их партнеров (о Булгакове мы почти не говорили, потому как они мало что знали, а если и знали, молчали)...
Топорков давал часто деньги, чтобы собраться, поесть, выпить, пел, играл на гитаре. С завистью смотрел на молодых, хотя сам в это время женился на очень красивой и интересной, на 24 года моложе его женщине.
Лет ему было тогда меньше, чем мне теперь, но казалось — о-о-о! Он приводил к нам Вертинского, который рассказывал о своей жизни и путешествиях. Потом в книжке Вертинского, вернее, в его дневнике, я случайно нашел запись, что «вчера был в Школе-студии МХАТа — какие они все дураки!». Открыли, я помню, занавес, сидел Вертинский, не пел. Как мамонта, показали...
Они, все эти мхатовские корифеи, казались уже не людьми, а какими-то восковыми фигурами. Один раз видел Книппер-Чехову — маленькая сморщенная старушка в соломенной шляпке. На втором этаже что-то кричало: «Любите МХАТ! Любите! Любите!..» — тоже маленькое, в синем длинном платье. Это была жена Антона Павловича — маленькая, сморщенная, усатая...».
Еще с нами учился Урбанский Женечка... Это особый человек — когда он сыграл в фильме «Коммунист» главную роль, я сказал: «Если коммунисты такие, я за коммунизм». Жизнь его, к сожалению, слишком рано оборвалась... Женя не застал перехода к застою и ассоциируется с высвобождением, «оттепелью», но вспоминать о нем надо чаще, потому что он был предвестником очень многих актеров, даже, думаю, Володи Высоцкого (он и пел приблизительно то же, на те же темы).
Это особый был тип, прошедший суровую школу — родители у него были ссыльные, он работал на шахте в Караганде. На семинарах по марксизму-ленинизму Женя задавал такие вопросы, что все мы лезли под стол: они были настолько откровенные, искренние и по тем временам смелые — дух захватывало! Потрясающий был парень!
— Это правда, что Татьяну Самойлову в Школу-студию МХАТа не взяли?
— Все это на моих глазах произошло — мы поступали вместе. Таню заставили кричать: «Пожар!», а она не могла — выскочила на лестницу и рыдала, прямо билась в истерике... Потом ее приняли в «Щуку».
— Красивой она тогда была?
— Очень своеобразной, а это больше, чем красивая. Хорошо, что Калатозов взял ее такую в «Летят журавли», а ведь мог бы выбрать более привычную для нас актрису. Самойлова была, безусловно, новым лицом в кино.
— Таких лиц и глаз сейчас, по-моему, нет...
— Думаю, вы правы — это непопулярно.
Pages: 1 2
